Гуалькмай умер примерно в это же самое время, тихо и внезапно, как усталый человек засыпает у очага после тяжкого трудового дня, — как сказал мне, плача о нем, Кей, когда несколько дней спустя первые из Товарищей вернулись на зимние квартиры.
Ряды редели быстро.
Глава тридцать пятая. Предатель
Я был готов к тому, что будущей весной Морские Волки предпримут очередное наступление, но хотя до нас доходили слухи о новых длинных боевых ладьях, последовавших за прошлогодними, и о других, перевозивших женщин и даже детей, наступление так и не началось; и когда мы, в свою очередь, выступили против них, они просто растворились в лесах и на болотах, словно туман.
И так, по мере того, как шли годы, все это превратилось в то вспыхивающую, то затухающую пограничную войну, которая помогала удерживать Морских Волков запертыми в каких-то пределах, но не более того. Если вдуматься, то кажется странным, что мы не смогли отбросить их назад в море. И все же… не знаю… в жилах местного населения течет и пиктская кровь, оставшаяся после великих Пиктских войн времен Максима; а пикты уступают только Маленькому Темному Народцу по умению использовать тайные возможности своего родного края, и им не нравится запах Рима.
И еще за все эти годы мы ни разу не смогли обратить против них боевую мощь всего войска; этому мешали Эбуракум и побережье у Линдума, нуждавшиеся в нашей помощи, и — каждое лето — скотты с запада, и даже разногласия в наших собственных рядах, потому что среди герцогов Кимри, которые всегда грызлись, как псы, стоило Верховному королю посмотреть в другую сторону, постоянно ходили слухи (подобные легкому ветерку, украдкой скользящему в траве), что Артос Медведь — это человек, который забыл свой собственный народ ради того, чтобы нести римский меч. Может быть, эти слухи кто-нибудь распускал; я не знаю. Я знаю только, что три года спустя мне пришлось расправляться с герцогствами Вортипора и Сингласса, как расправляются с враждебной территорией…
Этим летом скотты предприняли внезапное нападение на Мон и все северное побережье Кимри (зерно в прошлом году не уродилось, и минувшая зима была холодной; это всегда пробуждает у молодых людей тягу к странствиям), и я, оставив Венту под командованием Кея, отправился с двумя сотнями Товарищей на помощь Мэлгуну и герцогам с побережья, которые по большей части еще сохраняли мне верность. Скотты — храбрый народ, хотя в них над слишком маленькой алой сердцевинкой полыхают слишком высокие языки пламени; и прежде чем мы справились с последней из шквала мелких, широко разнесенных по месту и времени, назойливых атак, уже началась жатва.
Наш базовый лагерь, главная цитадель наших сил на все лето, был устроен в старом римском форте Сегонтиум, который лепился к подножию гор, возвышающихся над Монским проливом; но наконец берега опять стали спокойными, и пришло время вновь развернуть лошадей на юг. Это был мягкий вечер, последний, который я провел — последний, который я вообще когда-либо проведу — среди моих родных холмов; заходящее солнце опускалось в дымчатую пелену за низкими пригорками Мона, и каждая волна в западном море, разбивающаяся и пенящаяся под крепостными стенами, была пронизана прозрачными золотыми искрами. В тот вечер Арфон разрывал мне душу — все его тенистые ущелья; быстрые, пенящиеся горные водопады; высокие вершины, которыесейчас, позднимлетом, были золотисто-коричневыми, как собачья шкура; и напоенные ароматом мхов леса под Динас Фараоном, где мне не суждено побродить вновь. Я с радостью отложил бы расставание еще на несколько дней, протянул время, нашел какой-нибудь предлог, но я знал, что путь на юг займет много времени, потому что в мои намерения входило сделать большой крюк в сторону от прямой дороги, чтобы посетить как можно больше кимрийских и пограничных княжеств и разделить трапезу с каждым из их правителей. Я думал, что если они увидят Верховного короля у своих собственных очагов, это может принести какую-то пользу. Да поможет мне Бог, я все еще был настолько глуп, что цеплялся за эти старые несбыточные мечты о Британии, которая будет достаточно крепкой и прочной, чтобы по-прежнему стоять с сомкнутыми щитами, когда меня уже не станет.
Глупец! Глупец! Глупец!
Поскольку до ужина еще оставалось немного времени, я поднялся с Мэлгуном на старую сторожевую башню в юго-западной оконечности форта, чтобы посмотреть на соколов, которых мы там разместили, — Мэлгун был сокольничим до мозга костей, как и Фарик, и куда бы он ни ехал, его соколы отправлялись вместе с ним. Я и сейчас словно вижу небольшую круглую комнату, освещенную частично медным светом заката, просачивающимся в прорезь бойницы, частично пламенем только что зажженного факела, торчащего в скобе у винтовой лестницы. Соколы и ястребы, в колпачках и без, сидели на своих жердочках, и резкие черно-белые полосы их помета прочерчивали стены у них за спиной. Я чувствую запах дыма, поднимающегося по лестничному колодцу от костра из плавника и вынесенных морем обломков, который сокольничие разожгли в нижней комнате, и слышу резкие крики и хлопанье крыльев, возвещающие время кормежки. Мэлгун натянул старую охотничью перчатку и кормил птиц сам, протягивая им по очереди взятые у своего сокольничего куски сырого мяса, которые они вырывали из его рук. Последним, и явно его любимцем, был молодой беркут, которого он кормил, посадив себе на руку.
— Вот этого я сам вытащил из гнезда в мае; маленький комочек пуха и перьев, но уже тогда демон — а, мой Люцифер?
Он протянул беркуту окровавленную куропатку, и тот вцепился в нее молниеносным движением когтей и начал расклевывать с присущей его роду деликатностью; а потом, когда с едой было покончено, взъерошил перья и остался сидеть с раздутым зобом на руке своего хозяина, мрачно-задумчивый, как прикованный Цезарь, свирепо взирая на весь мир безумными топазовыми глазами. «Они оба друг другу под стать», — подумал я, глядя на Мэлгуна, отошедшего к окну и стоящего там с огромной птицей на руке; оба были хищниками, оба не признавали никаких законов, кроме своих собственных, оба были по-своему великолепны; и я снова спросил себя, есть ли правда в этих слухах о том, что смерть его первой жены не была естественной.
Вне всякого сомнения, то, что он убил мальчишку из-за красивых волос и маленьких мягких грудей Гуэн Аларх, было правдой. Ну что ж, он будет держать Арфон после меня крепкой рукой; может быть, сам он будет управлять герцогством с помощью волчьего мундштука, но уж точно никто другой не посмеет посягнуть на его границы. Хотелось бы мне быть так же уверенным в силах Константина.
Внезапно глаза Мэлгуна расширились, усиливая его сходство с беркутом, и сфокусировались на чем-то очень далеком, а его палец прекратил легким монотонным движением поглаживать глянцевитые перья на шее птицы.
Он ничего не сказал, но я встал с сундука, на котором сидел, и подошел к окну.
Вдали, на тропе, которая некогда была военной дорогой, идущей от Моридунума и с юга, небольшое облачко пыли попало в последние лучи заходящего солнца и превратилось в золотистое размытое пятно с зернышком темноты с самой сердцевине. Оно было лишь чуть побольше пушинки чертополоха и, однако, я знал — или, может быть, мне только потом показалось, что я знал, — что это приближалась судьба, которую я ждал почти сорок лет, что всадник, мчащийся по старой дороге сквозь горы и поднимающий за собой клубы пыли, был Темным Всадником, который был послан за мной.
— Кто-то хочет сообщить нам очень срочную весть, раз он везет ее с такой скоростью, — заметил Мэлгун. я кивнул, но, по-моему, ничего не сказал; я наблюдал за тем, как этот крошечный зловещий завиток пыли с головокружительной скоростью приближается к нам, спускаясь из солнечного света, который все еще льнул к подножию холмов, в тень, уже наползающую с побережья. И несколько мгновений спустя услышал поверх тихого голоса моря слабый-слабый, как биение крови в моих собственных ушах, перестук конских копыт. Вскоре я уже мог разглядеть всадника, низко согнувшегося над гривой своей лошади, и топот копыт стал тяжелым и настойчивым; под стенами крепости уже почти сгустились сумерки, и у ворот собирались люди и факелы. Я оттолкнулся ладонями от высокого холодного подоконника; пора идти вниз…